Как ходили в «гости» в прежние времена

Введите гражданина посла

«Гости», вернее, визиты и посещения, могли начинаться еще до обеда. Рады дорогим знакомым были также и после шести вечера. В гостеприимной и хлебосольной Москве приняты дневные визиты — приемный день раз в неделю считался нелепым, хотя и модным, обычаем. С «интимными» (личными) посещениями нередко являлись в 10 часов, а с деловыми — начиная с полудня и не позже 14:00.

Графиня Софья Шуазель-Гуфье, рассказывая о пребывании императора в Варшаве в 1815 году, отмечает: «Александр, ради развлечения, любил делать утренние визиты дамам, не предупредив их заранее; одну он застал в китайском капоте, другую в тот момент, когда она накривь и наспех набрасывала чепчик на непричесанные волосы. Между прочим, вице-королева схватила насморк, так как слишком поспешно вышла из ванны, когда ей доложили о приезде государя».

В отечестве визиты наносились строго по поводу, коих было на всякий жизненный случай до двадцати родов: церемонные, тягостные и от нечего делать. Визиты поздравительные делаются: в Новый год, на Пасху, в День именин или рождения, после свадьбы молодым — знакомыми и родственниками. Визиты благодарственные: после бала, званого обеда, после свадьбы молодыми — своим знакомым и родственникам, после домашнего концерта или спектакля и т. п. Визиты прощальные делаются перед отъездом отъезжающих. Визиты для изъявления участия делаются больным и после похорн. Подробный перечень приведен в книге «Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры» Елены Лаврентьевой.

Те же ответные визиты новобрачных оказывались не менее утомительной свадебной традицией, чем подсчет по ночам денег из поздравительных «открыток». Не менее утомительной, но, правда, не такой рентабельной.

«Не сказал я, что ради соблюдения стародавнего глупейшего московского этикета, коего придерживалась моя теща, — вспоминает граф Михаил Бутурлин, — на следующий день нашей женитьбы посадили нас, молодых, в карету, в которой мы целые три дня объезжали с визитами всех возможных и невозможных тетушек, дядюшек, кузенов и кузин до теряющейся в генеалогических архивах степени родства, а затем всех с обеих (т. е. супружеских сторон)… О, как я проклинал этот варварский обычай и как завидовал англичанам, у которых новобрачная чета по выходе из церкви уезжает вдвоем куда-нибудь на несколько дней и сразу взаимно свыкается».

Самоотвод позволялся избранным: особы преклонных лет были вправе не отдавать визита младшим; начальники — подчиненным, а дамы — мужчинам. Еще одной важной причиной была (нет, не смерть — как помним, по этому поводу тоже положено наносить визит)… болезнь. Хворые хозяин или хозяйка дома были вправе не принимать гостей. Нередко это служило только поводом отказа визитеру.

Светскую вахту по части визитов облегчила мода на визитные карточки. В конце 80-х годов XVIII века они получили широкое распространение в Европе, а потом и в России. Отпала необходимость объезжать лично всех родственников и знакомых, достаточно было вручить швейцару карточку, или визитный билет, как тогда говорили.

Случались и казусы. «Г-жа, назовем ее хоть Прокуратовой, уезжая ко всенощной в день Пасхи, дала слугам задание развезти визитные карточки. Обрадованная отбытием госпожи служанка, второпях вместо визитных билетов передала «курьеру-слуге» лежавшие рядом с ними гадательные карточки. В итоге «даме почетной и уважаемой подают фальшивую женщину. На стол председателя кладут бестолкового волокиту. Ханжеством и злоречием приветствуют набожную тетку Прокуратовой, за минуту до того углубившуюся в чтение благочестия… Разразился скандал. Уверяют, с тех пор исчезли у конфетчиков прежде печатанные маленькие гадальные карты., но остались многим памятны по г-же Прокуратовой, которая до сих пор еще извиняется в обществе» (история приведена в книге Елены Лаврентьевой).

Встречают по дресс-коду

Богатый внутренний мир проносили в гости тщательно завернутым в визитный костюм. Как писал генерал-лейтенант Дмитрий Колокольцев, утром, до обеда, было принято делать визиты в сюртуках и эполетах. «Скроенные по парижской моде», в начале XIX века они стали поводом для иронии. «В новых мундирах своих видели французскую ливрею и с насмешливой досадой, поглядывая на новое украшение своё — на эполеты, говорили, что Наполеон у всех русских офицеров сидит на плечах», — писал известный мемуарист Филипп Вигель. Ему вторит посол Франции в России Арман де Коленкур: «Всё на французский образец: шитьё у генералов, эполеты у офицеров». К обеду и на вечер военные приходили уже в мундире. То же правило соблюдали и статские: на обед, вечер являлись в парадной одежде — во фраке.

Александра д’Оггер (Сенявина) устроила свой дом на Английской набережной и сказала, что в приемный день принимает запросто у себя утром. Кузену Кириллу Нарышкину она наказала приходить в сюртуке, невзирая на погоду. Как-то он явился, весь забрызганный грязью, с сапог его текла вода. «Кузен, вы словно горбатый, а погода сегодня прекрасная».

О трендах на визитные костюмы для мужчин и женщин узнавали в модных журналах. Главное правило универсально — знать меру: костюм не должен быть излишне парадным.

«Благочестивая и добрая была женщина Елизавета Николаевна, но не имевшая ни малейшего понятия о столичных обычаях, а спросить-то, верно, не хотела, что ли, или не умела… Так, например, приедет осенью в Москву, разрядит свою дочь в бальное платье, очень дорогое, хорошее и богатое, и в бриллиантах, в жемчугах возит девочку с собою и делает визиты поутру. Очень бывало мне жаль бедняжки, что мать по простоте своей и по незнанию, что принято, так ее конфузит…», — сказывала Елизавета Янькова (урождённая Римская-Корсакова).

«Русская женщина с утра в вечернем» — некомильфо, а в исподнем — почти грех, поэтому и переодевались по три раза на день. К завтраку выходили в «дезабилье» («утренний убор»). В нем же виделись с домашними или близкими друзьями. У столичных модниц такое убранство могло состоять из дорогих парижских туалетов нарочито небрежного вида. Утренний убор провинциальной барышни состоял из простенького платья домашнего покроя, широких «покойных кофт» и иже с ними. К обеду полагалось «одеваться», то есть менять туалет. Вечером в городе при выезде в театр или на бал, в деревне в праздник надевались вечерние туалеты.

Ужинать поздно. Уходить быстро

Вечерние мероприятия — это не столько времяпрепровождение, сколько форма общественной жизни. Здесь можно было показать себя в лучшем свете или разрушить репутацию. К началу 1820-х, когда обед начинался ближе к четырем часам, время вечерних собраний сдвинулось к 10 вечера. Хотя еще не так давно — во второй половине XVIII в. — частные вечера начинались в семь.

Балы у богатых людей назначались в определенные дни и так, чтобы по возможности графики не совпали. Приглашения на них привозили заранее, чуть ли не за 8 дней, дабы дамы успели приготовиться и решили, что же им надеть. Приглашенные, со своей стороны, заранее давали ответ, могут они быть или нет.

По окончании танцев хозяин этого праздника жизни организовывал для гостей ужин. Ели нередко в два-три часа ночи. А после уезжали «по-английски» — не прощаясь с хозяином и не благодаря за вечер, дабы не отвлекать его от других гостей. Зато в течение следующей недели наносили ответный благодарственный визит.

Бал был не единственной возможностью весело и шумно провести ночь. Были и другие варианты: от приличных маскарадов до «игр юношей разгульных, гроз дозоров караульных» (так в «Евгении Онегине» назывались холостые попойки в компании молодых гуляк, офицеров-бретеров (дуэлянтов), прославленных «шалунов» и пьяниц). Бал как приличное и вполне светское времяпровождение противопоставлялся этому разгулу. В «Войне и мире» описана история, в которой отличился Пьер Безухов: «Они втроем достали где-то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем».

Из реальных примеров. В самом конце 1820-х граф Михаил Бутурлин с приятелями сорвал с вывески двуглавого орла, скипетр и державу и шествовал с ними через центр города. Эта «шалость» имела достаточно опасный политический подтекст, будучи основанием для уголовного обвинения в «оскорблении величества». Похождение сошло с рук, но за следующее — попытку накормить в ресторане супом бюст императора — последовало наказание: штатские друзья Бутурлина были сосланы в гражданскую службу на Кавказ и в Астрахань, а он переведен в провинциальный армейский полк. Это не случайно: «безумные пиры», молодежный разгул на фоне аракчеевской (позже николаевской) столицы неизбежно окрашивались в оппозиционные тона.

Маскарадные «мистификации» имели порой тоже весьма комичную развязку.
Вот случай в московском Дворянском собрании. «Прекрасные перчатки и тонкий батистовый платок облегали молоденькую и… хорошенькую женщину. Толпа молодых людей ходила за завлекательной незнакомкой; никто не осмеливался подойти к ней; наконец она встретила одного молодого человека, взяла его за руку и пошла с ним ходить. Молодой счастливец был в восхищении. После долгого разговора он спрашивает позволения довезти ее домой… Дорогой молодой счастливец говорил о любви, о наслаждении, о тайном предчувствии блаженства, которое тревожило его в этот вечер. Во время этого напевания карета останавливается у его дома: «Удивительно, как он до сих пор не знал ее; такое близкое соседство, и он не разгадал его. Он никак не мог надеяться на такое счастие…».

При последней фразе молодого человека дама входит на крыльцо, лакей выходит со свечой; дама снимает маску и тут молодой человек узнает… свою мать!.. Он смутился и замолчал.

«Поезжай на бал, если хочешь», — сказала г-жа***.
«Нет уж, я лучше останусь дома. А то не равно еще бабушку встречу».