Крымская эвакуация белых: «Прощай же, Родина, ты выгнала нас, мы в открытом море…»

Крымская эвакуация белых была, пожалуй, самым грандиозным русским морским походом в истории. 126 кораблей, включая линкоры «Генерал Алексеев» и «Георгий Победоносец», крейсеры «Генерал Корнилов», «Алмаз», миноносцы и подлодки, транспортные и торговые суда, — навсегда увозили из России 145 693 человека (не считая судовых команд). Из них 50 тыс. — чины армии и флота (около 30 тыс. — офицеры), еще 6 тыс. раненых, остальные — гражданские лица, по большей части семьи военных и чиновников.

Эвакуацию готовили заранее (и не зря). Уже много месяцев уничтожение белого Крыма было лишь вопросом времени — последний их оплот в России уже не имел шансов против Красной армии. Главнокомандующий белых генерал Петр Николаевич Врангель рассчитывал, что в случае поражения остатки императорского флота в Крыму смогут вывезти 75 тыс. человек. В конце октября красные взяли укрепления Перекопа на входе в Крым — у РККА здесь было около 200 тыс. бойцов. На успех обороны и обещанный в тылу «второй Верден» надеяться было нечего. Войска уже крайне устали от войны, многие части бедствовали. Солдатам недоставало элементарного — штанов, рубах и сапог. «Ужасная, вопиющая бедность», — вспоминал Врангель. Решение об эвакуации армии и тех гражданских лиц, которым опасно оставаться в Крыму при большевиках, было неизбежным. Но оказалось, что желающих покинуть Россию гораздо больше, чем может и собирался принять флот. Адмирал М. А. Кедров, готовивший крымский исход, вздохнул, осознав масштаб стоящих перед ним проблем: «Боже, зачем я согласился принять этот крест». Чтобы вывезти больше людей, было приказано доставать корабли в любых местах, задерживать коммерческие и иностранные суда.

Армия, тыловые учреждения, раненые, больные, запасы продовольствия и оружия грузились на корабли в Севастополе, Керчи, Ялте, Феодосии и Евпатории. Белая кавалерия удерживала наступающих красных, выигрывая время. Никто даже не знал, куда плыть (уже выйдя в море, взяли курс на Константинополь). 29 октября 1920 г. (ст.ст.) Врангель обратился к армии и обществу: «Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».

Образцовая эвакуация

Врангелевскую эвакуацию нередко называют в литературе «образцовой», проведенной без паники и хаоса. «Образцовость» тут была весьма условная, и это определение верно лишь в сравнении с менее удачными эвакуациями белых (напр., Новороссийская катастрофа). И обыкновенная безалаберность, и пороки старого сословного общества давали о себе знать. 18-летний пехотинец, доброволец Александр Судоплатов записывал в своем дневнике, как проходили погрузка на корабли: «Наш транспорт «Саратов» громадный. Народу все лезет и лезет. Но он почти пустой. Я зашел в кают-компанию. Здесь блестящие гвардейские офицеры, богачи, дамы. Цвет русской аристократии. Они не забыли в панике эвакуации надеть шпоры, аксельбанты. Захватить саквояжи, картонки […]. 1 ноября. Сегодня отходим. Говорят, приказано отойти после обеда. Публика еще грузится. Трап уже приняли. Лезут по канатам, прыгают в воду, подъезжают на лодках. В воде плавают лошади. Бедные животные. Одна уже выбилась из сил. А берега пристани каменные, высокие. По бухте скользят сотни лодок, и все подъезжают и подъезжают. Теснота и давка на пароходе страшная. Народу как мух. Нельзя пролезть».

Кстати, ситуация с лошадьми действительно стала еще одной трагедией. Помните драматичный финальный эпизод фильма «Служили два товарища» (если нет, фильм стоит просмотра)? Поручик Брусенцов в исполнении Высоцкого видит, как его конь плывет за эвакуирующимся кораблем. Эпизод не совсем выдуманный. Белый офицер Николай Туроверов писал:

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.

Если бы не эвакуация, десятки тысяч людей, сбежавших с Врангелем, были бы перебиты. После захвата Крыма тотчас же по полуострову прошелся вихрь «красного террора». Сами чекисты оценивали число жертв своих кровавых расправ с врангелевцами и другими «буржуазными элементами» в 20 — 25 тыс. Не все смогли или пожелали уехать. Белые оставили часть своих солдат (крестьян по происхождению и многих бывших красноармейцев), думая, что их большевики не тронут (места на кораблях было мало и без них; зато некоторые интенданты не забыли погрузить табак и вино для продажи: быстро нагрузили трюмы, не думая о правильности погрузки, так что некоторые корабли сильно кренились).

2 ноября в 14:50 Врангель отдал приказ об отправлении флота. На внешнем рейде Севастополя до последнего к крупным кораблям подходили шлюпки, баркасы и всякие мелкие посудины (иногда с досками вместо весел). Их пассажиры просились на переполненные корабли или хотя бы на буксир. Описанная Судоплатовым ситуация касалась не только его судна «Саратов», перегруженным оказались почти всё, что плавало. Не хватало медикаментов, воды и особенно — еды и санитарных условий (туалетов, проще говоря). П. Жадан вспоминал: «Переезд по морю до Константинополя длился пять дней. […] Генерал, солдат, юнкер, дама — все уравнялись в правах на кружку воды или проход в уборную. Вежливость, дисциплина, выдержка, воспитанность исчезали. От скученности и грязи появились насекомые. Вымыться, хотя бы морской водой, был невозможно. Да и переодеться было не во что. Спали вповалку на мокрых палубах, в грязных трюмах, под копотью труб. Особенно тяжело было женщинам. В этой обстановке родилось несколько младенцев и умерло несколько больных и стариков. […] Выдавали немного хлеба или лепешки, которые пекли по ночам; минимальные дозы консервов, селедки. Бывали дни полной голодовки. Не было не только горячей пищи, но и горячей воды для чая».

Очень повезло, что волнение на море было несильным. Иначе «перегруженные до последних пределов» корабли не дошли бы. А так затонул лишь один корабль, эскадренный миноносец, по иронии судьбы называвшийся «Живой». Теснота была такой, что жертв могло быть намного больше. На транспорте «Рион» сгрудилось 7 тыс. человек. Полковник К. Буря вспоминал: «"Рион» поплыл по волнам покачиваясь, временами теряя равновесие из-за тяжелого людского груза на палубах и с почти пустыми трюмами. Там лежало зимнее обмундирование, еще не разгруженное и не розданное частям, не успели […]. Когда «Рион» давал опасный крен, начальство требовало: «Всем на левый борт», а через короткое время снова крик: «Всем на правый борт».

Перегружен и корабль Главнокомандующего крейсер «Генерал Корнилов». На подходе к Константинополю на нем собрались коменданты разных судов, делились впечатлениями. Один из них говорил: «Я был комендантом на миноносце «Грозный». Вы только подумайте. В эту маленькую скорлупку набилось 1015 человек. Не хватает угля, не было воды. […] Продуктов не хватало. Приходилось реквизировать у тех, кто имел запасы. Была всего лишь одна уборная. Очередь у нее стояла по несколько часов. Шли мы четверо суток со скоростью 1 ½ узла. Ведь это ужас!» Рядом какой-то поручик рассказывал о другом корабле примерно то же: «Можете себе представить! Коменданта буквально рвут на части. То не хватило продовольствия в одном трюме, то умер кто-нибудь, то заявляют о том, что где-то на палубе несчастная мать родила ребенка, и никто не может подать помощь. И так все время. Теснота, грязь, масса насекомых…» В пути родилось несколько детей: без врачебной помощи, и почти все — мертворожденные.

«Прощай, Россия!»

Хотя уплывшие спасли свои жизни, настроение в основном царило угрюмое, похоронное — не только оттого, что эвакуироваться пришлось в тяжелых условиях, или оттого, что их ждали мытарства в чужих странах, но и от боли поражения и изгнания. Многолетняя борьба была проиграна. Генерал С. Д. Позднышев писал позже: «Надо было испить последнюю чашу горечи на родной земле. Бросить все: родных и близких, родительский дом, родные гнезда, все, что было дорого и мило сердцу, […] и с опустошенной душой уйти в чужой, холодный мир навстречу неизвестности. Медленной поступью, мертвым стопудовым шагом, прирастая к земле, шли тысячи людей по набережным и окаменелые, немые, поднимались по трапу на корабли. Душили спазмы в горле; непрошеные слезы катились по женским щекам и надрывалось у всех сердце жгучим надгробным рыданием. А как были туманны и печальны глаза, в последний раз смотревшие на родную землю! Все кончено […]. Прощай, мой дом родной! Прощай, Родина! Прощай, Россия!»

Похожие чувства испытывал К. Тимофеевский, пассажир «Генерала Корнилова»: «В далекие, неведомые, чужие края, неизвестно на какие лишения […]. Утром 4 ноября яркое солнце в последний для нас раз озарило берега Крыма. Через несколько часов скроется и этот последний клочок родной земли. […] Вечереет. У южной оконечности Крыма «Корнилов» поворачивает и идет прямо в открытое море. Где-то далеко виднеется смутно Балаклавская бухта. Там Севастополь, еще так недавно столица Южной России, оплот армии. Как-то странно, непривычно и даже жутко подумать, что теперь там льется невинная кровь, что торжествующие победители «мстят» своим уже бессильным врагам. […] Спустилась ночь. Темно. Уже ничего не видно за кормой, но все же никто не сходит вниз, все продолжают смотреть в темную даль. На душе тоскливо… Прощай, Россия».

Хуже всего переживают расставание с домом молодые белые добровольцы, на искренней любви которых к Родине держалось белое дело. 18-летний Александр Судоплатов, отходя от Крыма, писал в дневнике: «С берега стучит пулемет. Последний привет с Родины. Прощай, не услышу я больше твоего кровожадного рокота. Стучит машина нашего громадного океанского парохода […]. Уже мол остается позади! Прощай, Россия! Прощай! Очень рад, что покинул тебя. Тебя, где властвует кровь, кровь и кровь! Где «Homo homini lupus»… [лат.: человек человеку волк] Где из-за одного слова несогласия убивает брат брата, а сын отца. Уеду в другую страну. Может быть, даже утону в море, и может, даже сейчас. Но раскаяния у меня нет за то, что сел на пароход. Прощай! Прощай! Увижу ли тебя, Родина, когда-нибудь? Твои сочные плодородные нивы, города и села? Прощай же, Родина, ты выгнала нас, мы в открытом море. Транспорт «Саратов» 3. XI .1920. Босфор».

***

Корабли прибыли в Константинополь через 4−5 дней после отправления. В первое время изгнанникам с едой и расселением помогли французы (в качестве платы взяв русские военные корабли). Постепенно беженцы разъехались кто куда — Галлиполи, Чаталджа, Лемнос, Сербия, Бизерта и другие города и страны, где жизнь их часто была полной лишений, прямо нищенской. «И потянулись дальше нудные, серые дни в беженских лагерях, на островах и в самом Константинополе»… Эвакуация армии позволила ей сохраниться, не превратиться в вооруженный сброд, разбежавшийся по Черноморью. Еще несколько лет армия сохранялась на чужбине, готовая в любой момент к возвращению домой. Да и потом русские офицеры объединялись в союзы и поддерживали связь друг с другом. Но немногим довелось снова увидеть родной русский берег.