Цитаты из писем Федора Шехтеля: о чем и кому писал великий русский архитектор

1. О работе с друзьями

«Рву на себе волосы и зубы с отчаяния: Николай сгинул и замел за собою всякий след… <…> …Внушите ему, что, взяв на себя какие-либо обязательства, он должен же когда-нибудь привести их в исполнение, тем более что со стороны Лентовского сделано все зависящее от него (в смысле авансов и т. д.). Ваших внушений он послушается…»

Из письма Антону Чехову. Апрель 1886 года

Шехтель переехал из Саратова в Москву в 1875 году. Тогда же 16-летний Федор поступил на архитектурное отделение в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, но через три года был отчислен из-за плохой посещае­мости. Возможно, причиной была болезнь матери, работавшей экономкой в семье известного мецената Павла Третьякова: нужно было зарабатывать и помогать семье (отец архитектора Осип Осипович Шехтель умер рано, когда Федору было 8 лет, в семье было много детей).

Молодой Шехтель работал в мастерской архитектора Александра Каминского. Не имея законченного профильного образования, он не мог воплощать в Москве собственные проекты, поэтому в 1880-е и в начале 1890-х годов Шехтель строил в основном загородные купеческие дачи — например, Савве Морозову на реке Киржач и меценату Сергею фон Дервизу в Кирицах, — а также проектировал интерьеры частных домов или выполнял заказы в соавторстве с другими архитекторами (в этом случае можно было обойти отсутствие диплома). Среди таких работ — особняки Павла Харитоненко на Софийской набережной или Алексея Морозова в Подсосенском переулке. 

Параллельно Шехтель сотрудничал с журналами как оформитель и виньетист: оформлял первую книгу Чехова «Пестрые рассказы», создавал декорации и костюмы для театральных постановок и народных гуляний вместе с Михаилом Лентовским и так далее. А еще он участвовал в строительстве и оформлении театров. К работе над театром «Антей», который находился в Москве в саду «Эрмитаж», на берегу Неглименских прудов, Шехтель привлек художника Николай Чехова, брата писателя. Но тот подвел его: получил гонорар и пропал без вести (по-видимому, запил), потом объявился, попросил дополнительный гонорар и снова испарился. В итоге к проекту привлекли художника Константина Коровина.

2. О путешествиях и любимых городах

«Все, что я увидел в Вене, меня если и поразило своею красотою, то во всяком случае не было неожиданностью: все лучшие здания мне известны как свои пять пальцев, общий их вид не превзошел моих ожиданий; но вот с Венеции начинаются для меня приятные неожи­данности; видно всю прелесть итальянского неба и производимых тамошним солнцем эффектов… Оригинальность Венеции, особенно если отнестись к ее осмотру не поверхностно, превосходит всякие смелые ожидания от этого единственного в своем роде города. Насколько же, конечно, ему уступают Флоренция и Рим, которые как города совершенно утратили свою оригинальную внешность и сколь отличаются от всякого европейского города. Но подъезжая к Неаполю, Вы наконец-то замечаете, что удаляетесь от Европы с ее условною меркантильностью; здесь все — солнце и природа, но природа, делающая чудеса, заставляющая цвести самые, казалось бы, неплодородные скалы, а между тем по ним перемежаются рощи апельсинов с кактусами-монстрами и розами-монстрами».

Из письма Екатерине Жегиной. 9 декабря 1886 года

Архитектор Илья Бондаренко вспоминал, что Шехтель ежегодно бывал за границей, хорошо знал языки и в путешествиях продолжал работать, стараясь не терять ни минуты. В том же письме, отправленном из парижского отеля теще, он говорит, что не тратит на дорогу дневное время: «…езжу по железным дорогам только ночью, где, набегавшись и устав накануне, отлично сплю в вагоне, кажется даже, мог бы и стоя спать». Маршрут пролегал через Варшаву, Вену, Венецию, Флоренцию, Рим, Неаполь, Геную, Ниццу, Париж, Брюссель, Кельн, Берлин, Лондон и другие города. В другом письме, адресованном дочери Китти и недатированном, Шехтель рассказывает: «Так много бегал, что поплатился левой ногой; до сего времени не могу как следует залечить натертые пальцы; пришлось даже в первый день, как я добрался сюда, сидеть на солнце; благо оно жарит и печет вовсю». Попадая в новый город, Шехтель непременно подмечал его особенности, посещал музеи и анали­зировал увиденное.

3. Об аккуратно заводимых часах

«Работаю я очень много, впрочем, одно это меня и удовлетворяет и делает более или менее счастливым; я уверен, что без работы я был бы никуда не годен — как часы, не заводимые аккуратно и постоянно».

Из письма Антону Чехову. 15 марта 1893 года

В 1893 году в карьере Шехтеля происходят важные изменения. Он получил крупный заказ на строительство особняка Зинаиды Морозовой на Спиридо­новке, который сразу же стал городской достопримеча­тельностью и одним из символов архитектуры своего времени. Благодаря этой работе Шехтелю наконец удалось получить диплом техника-строителя: с 1894 года он может подписывать чертежи своим именем.

По семейным рассказам, Шехтель был настоящим фанатом работы. Он запи­рался у себя в кабинете: дважды в день ему под дверь ставили бифштекс с кровью. Стучаться было запрещено, чтобы не отвлекать. В другом письме к Чехову, от 14 апреля 1896 года, Шехтель рассказывал, как, лежа в постели перед сном, начал обдумывать план Народного дома и так увлекся, что не спал почти всю ночь (зато проект был придуман вплоть до деталей).

4. О Музее изящных искусств и заваленных дедлайнах

«Сегодня уезжаю за границу на три недели. К моему стыду, я должен сознаться, что не хватило ни энергии, ни времени окончить проект музея. Кажется, все сговорились мне помешать: планы местности и нивелировки я раздобыл лишь на днях, даже маленькая операция, которой должен был подвергнуться, отняла у меня 4–5 дней работы. Теперь же мне совестно перед Вами за причиненное беспокойство и за мнение, которое Вы обо мне составите.
     Примите уверение в моем глубоком к Вам уважении.
     Ф. Шехтель».

Из письма Ивану Цветаеву. 21 декабря 1896 года

В 1896 году Иван Цветаев привлек Шехтеля вместе с другими известными архитекторами к участию в конкурсе на здание Музея изящных искусств (нынешний ГМИИ имени Пушкина). В итоге на конкурс предоставили 17 проектов, и шехтелевского среди них не было. Не успев его сделать, Федор Осипович написал это покаянное письмо.

Шехтель очень сопереживал цветаевской идее, который хотел сделать первый общедоступный музей, где можно было бы наглядно изучать искусство Европы и Востока. Цветаев попросил архитектора помочь с привлечением жертвова­телей, так как он свой человек в самом сильном кругу Москвы, — в результате спонсорами стали многие из его клиентов, а также сам Шехтель, оплативший слепки фриза Пергамского алтаря, которые делались в Берлине. А в 1898 году он выполнил проект Палаты славы русских художников, литераторов и ученых в византийском стиле. В дневнике Цветаев пишет, что план Шехтеля давал «место целому ряду ниш с полукуполами и куполом в центре. Для визан­тийско-русской внутренней орнаментики тут было широкое и благодатное поле. Васнецову, который также с восторгом относился к этому проекту Шехтеля, было бы где разгуляться с его колоссальным талантом». Цветаеву проект очень понравился, однако по не зависящим от него причинам реализовать его не удалось.

5. О доме

«Дорогая Марья Павловна!
     Рассчитываю на вашу снисходительность ко мне — дикому человеку. Помогите мне Вашим советом в моем трагикомическом положении: мне нужно в июле (в конце) устроиться где-то и как-то в Крыму месяца на три или, м. б., на всю зиму. Это может быть дача или один этаж или хороший пансион не очень высоко от моря (с печами) в Ялте, Алупке, Мисхоре и т. д. Пожалуй, лучше по нынешним грабительским временам в Ялте в хорошем пансионе. Как вы легко себе представляете — теперь не находится глупого человека, который стал бы строиться и перепла­чивать в 10 раз, и потому я не работаю и не могу нести тяготу моей квартиры, которая мне обходится в 20 тысяч в год, и я был вынужден, со слезами [на] моих и моих домочадцев глазах, продать наш дом. Подходящую квартиру пока не могу выбрать, главным образом не хочу торопиться и думаю поселить пока на осень и м. б. зиму все семейство и себя на солнце».

Из письма Марии Чеховой. 13 мая 1917 года

Шехтель родился в Петербурге в 1859 году, до шестнадцати лет жил в Саратове, а большую часть жизни провел в Москве. Там он построил три собственных дома — на Петербургском шоссе (1899), в Ермолаевском переулке (1896) и на Большой Садовой (1910). Первый, несохранившийся дом был похож на загородную дачу, второй сочетал элементы неоготики и модерна, в третьем соединялись модерн и неоклассика. Над дверью дома в Ермолаевском изображены три цветка ириса (жизненный цикл), над входом на Большую Садовую — Афина с музами живописи, архитектуры, скульптуры и музыки. 

В письме говорится о продаже последнего дома архитектора на Большой Садовой. Во дворе Шехтель планировал построить мастерскую, но эти планы так и не получилось претворить в жизнь. На первом этаже были пространства для работы, приема гостей и выставок. На втором — комнаты членов семьи. Пространство как будто перетекало по лестнице: общественная зона превра­щалась в частную. В кабинет можно было войти тремя разными путями, в том числе напрямую с заднего двора, чтобы не тревожить семью. По семейным рассказам, на плоской крыше особняка можно было пить чай, а дети иногда катались там на роликах. Семья прожила в доме всего семь лет: из-за нехватки денег Федор Осипович был вынужден продать его и переехать к дочери Вере на Малую Дмитровку.

6. О плитках шоколада, кукле с отбитым носом и капризах

«Маришка,
Вот тебе шесть плиток шоколата; проси бабушку Наташу дать тебе сегодня одну плитку после завтрака, еще одну после обеда а третью вечером, но только в том лишь случае, если ты целый день будешь хорошо себя вести, будешь пай-девочка, не станешь капризничать, реветь и обижать Юзика, впрочем, ты сама знаешь, что значит быть пай-девочкой.
     Сердечный поклон всем твоим куклам, в особенности той, у которой ты отбила нос. 
     Твой деда Адя». 

Из письма Марине Тонковой. 6 ноября 1924 года

В 1887 году Шехтель женился на своей двоюродной племяннице Наталье Тимофеевне Жегиной (1861–1938). В браке родилось четверо детей: Екатерина (Китти), Борис, Вера (ее дочери Марине как раз адресовано письмо) и Лев. Ирония и нежность, которые отличают письма архитектора детям и внукам, не пропадают даже в самые трудные времена. Уже живя в бедности в квартире на Малой Дмитровке, архитектор нарисовал внучке Марине на картоне елоч­ную игрушку — месяц с человеческим лицом. Еще раньше в доме на Большой Садовой Федор Осипович устраивал выставки работ своих детей — Вера и Лев занимались живописью и дружили с футуристами (правда, роман дочери с Маяковским Шехтель не совсем одобрял). В одном из поздних писем Вере он пишет:

«Дорогая Веруля, в моих бумагах обрелись два листа; один из них с преглупейшими частушками — другой, очевидно, черновик твоего писания. Если тебе нужна бумага или другие орудия производства (карандаши, краски и т. д.) — все это я тебе дам и также помогу изобразить плакат или плакаты — благо балбесничаю и рад хоть чем-нибудь отвлечься от черно-серых мыслей».

В другом переживал, что из-за тяжелейших условий, в которых семья оказалась в голодные двадцатые годы, не может дать внучке лишний стакан молока.

7. О черных мыслях и ложке каши на вес золота

«„Черные мысли, как мухи, мне спать не дают“
     Впрочем, еще клопы помогают мухам.
     Впрочем — много чести клопам и мухам.
     За мое кольцо, парижское, с монограммой, дают шесть рублей — не хватит на тарелку супа и хорошей каши ложку — каждый кусок на вес золота.
     „Где стол был яств — там гроб стоит“, а вовсе не каша.
     Нельзя даже напиться!»     

Из письма Вере Тонковой

Это письмо дочери Вере не датировано, но из текста очевидно, что написано оно после революции. У архитектора почти нет работы, он должен обеспечи­вать себя, жену и дочь Китти. Шехтель пытается продавать мебель, предметы из своей коллекции и книги. В последние годы Шехтель болел раком желудка и испытывал сложности с приемом пищи. В письме Марии Чеховой Федор Осипович рассказывает, что его сложно узнать: на лице остался только нос, а в другом письме Вере мрачно шутит, что готов попросить у влиятельного наркома просвещения Луначарского цианистый калий:

«Я стал выходить; вчера взял под мышку „Горе от ума“, иллюстри­рованное редкими ксилографиями академика Соколова, заходил в пять книжных магазинов — никто — вообще — не покупает; Шибанов по старой памяти дал мне два рубля!! Сегодня опять понесу. Лучше быть офеней, чем побираться. Хочу просить у Луначарского верную дозу цианистого калия». 

8. Об итогах жизни

«Глубокоуважаемый и дорогой Иван Дмитриевич.
     С октября месяца по настоящее время не покидаю постели (с лишком 6 месяцев) — у меня ужасная болезнь атония кишок и вообще всей внутренней требухи, по-французски значит расслабление, атрофия): ни желудок, не кишки не работают без механического воздействия — я молю Бога прикончить эту каторгу, — но доктора хлопочут зачем-то продлить это мучение.
     <…>
     Если Вы позволите считать Вас одним из моих душеприказчиков — я умер бы с легким сердцем и благословлял бы Вас. Одним из моих душеприказчиков будет мой зять Сергей Васильевич Тонков, ученый секретарь Госплана, и также буду просить моего большого друга Федора Александровича Головина, об этом я еще его не просил, но вряд ли он мне в этом откажет. <…>
     Я Вас умоляю приехать сегодня вечером, навестите, и еще неизвестно, застанете ли меня в живых. <…>
     <…> …Приезжайте хоть до 12 часов ночи.
     На днях меня посетила делегация от Московского Архитектурного общества во главе с председателем академиком А. В. Щусевым, я был очень тронут. Я строил всем Морозовым, Рябушинским, фон Дервизам и остался нищим. — Глупо, но я чист».

Из письма Ивану Сытину. 1926 год

После революции Шехтель старался встроиться в новую жизнь и найти работу. Он хотел строить при любых обстоятельствах: работал в архитектурно-техни­ческом совете Комитета по строительству государственных сооружений (Комгоссоре), возглавлял Художественно-производственную комиссию Научно-технического отдела ВСНХ, читал лекции по истории искусства во ВХУТЕМАСе. Его приглашали в жюри многих конкурсов. Как архитектор он сам участвовал в конкурсах на мавзолей, памятник 26 бакинским комис­сарам, делал проект Днепрогэс. Большая часть проектов Шехтеля, сделанных в то время, не были осуществлены. Да и подводя итог своей жизни, он упоми­нает именно дореволюционные здания. 

Весной 1926 года архитектор с семьей переедет на дачу в Петровско-Разумов­ском, где проживет последний месяц — вплоть до смерти 7 июля. Шехтель похоронен на семейном участке на Ваганьковском кладбище. Памятник и участок он оформил в 1895 году, когда не стало его сына Бориса.