Преступление без наказания: кто был прототипом Родиона Раскольникова?

В 1968 году роман «Преступление и наказание» вернулся в школьную программу. Процитированные выше строки прочитали с разной степенью внимательности десятки миллионов советских, а затем и российских школьников. Вероятно, это самое знаменитое описание кровавого преступления в мировой литературе…

Убийца-бунтарь

Вопрос о прототипе Раскольникова по сей день вызывает жаркие дискуссии специалистов. Одним из них, по мнению многих «достоевсковедов», является французский убийца Пьер-Франсуа Ласенер (Ласнер), казнённый в Париже в 1836-м. Фёдор Михайлович был прекрасно знаком с его делом: в феврале 1861 года издаваемый братьями Достоевскими журнал «Время» опубликовал переводную статью о Ласенере с примечанием писателя.

Ласенер молод, он недоучившийся студент из бедной провинциальной семьи, пытается заниматься литературой, крайне честолюбив, большой поклонник Наполеона, безбожник, пишет статьи о тюрьмах и преступниках. Во время судебного процесса и в написанных перед казнью мемуарах он всячески подчёркивал, что убийства совершал не из корысти, а в качестве мести обществу… Во всём этом нетрудно увидеть несомненное сходство с героем романа Достоевского.

И всё-таки считать его единственным прототипом Родиона Романовича Р. вряд ли справедливо: уж больно отличается «почерк». Во-первых, Ласенер после первого убийства собирался продолжать, и не его «вина», что он был схвачен после второго, не доведённого до конца преступления. Во-вторых, «на дело» он ходил с сообщником. Кроме того, преступником он был вполне состоявшимся и пару раз уже сидел в тюрьме за мошенничество и кражи…

Двойное убийство

Летом 1865 года Достоевский делится с издателем Краевским замыслом романа «Пьяненькие», в центре которого должна была находиться драма семьи Мармеладовых, однако уже в сентябре в письме Каткову говорит о «психологическом отчёте одного преступления». Резонно предположить, что трансформация главной сюжетной линии совершается под влиянием каких-то событий, произошедших в описываемый период. И вправду, в это время кое-что случилось…

 В конце января 1865 года в петербуржской квартире были обнаружены убитыми две пожилые женщины. «При наружном осмотре следов преступления найдено: убитые старухи лежали на полу, обагрённом кровью; солдатка Анна Фомина на кухне возле печи, на правом боку, головой обращена к печи, ногами к двери, ведущей в столовую. Под грудью у ней была белая фаянсовая тарелка, два солёных огурца и ключ от погреба. Крестьянка Марья Михайлова лежала в столовой на спине, с головою, несколько склонённою в левую сторону и обращённую к голландской печи и к двери в спальню, ногами к окну; около шеи и головы обоих трупов на полу было фунтов до 10 ссевшейся крови. Брызги крови видны под столом и на изразцах печи; возле окна стоял стол, накрытый белой холщёвой скатертью; на столе — полштоф, наполненный водкою, с надписью на ярлыке: «водка дистиллированная, очищенная à Moscou». Кроме того на том же столе были: фарфоровая цветная чашка, железный складной нож со штопором, до сего времени хранившийся в кухне, в столе, и кусок сдобной булки. В этой же комнате был стул, опрокинутый на пол, и около окна стоял сундук, из которого сделано похищение». Из квартиры пропали драгоценности и выигрышный лотерейный билет на общую сумму более 11 тысяч рублей — примерно генеральское жалованье за четыре года. Разумеется, принадлежало это всё не работавшей кухаркой Фоминой и не её приятельнице, зарабатывавшей на жизнь стиркой, а отсутствовавшей, на своё счастье, хозяйке квартиры, зажиточной мещанке Дубровиной. 

Предполагаемый убийца

 Полиция быстро определила главного подозреваемого: им оказался родственник Дубровиной — Герасим Чистов, молодой человек, работавший приказчиком в лавке. Серьёзные подозрения на него навлекло то, что он за некоторое время перед убийством зачастил в дом, где до этого почти не появлялся, завязал с кухаркой приятельские отношения. В ночь после убийства его видели в крайне возбуждённом состоянии. Заявленное им алиби (он утверждал, что тот злополучный вечер провёл в театре) вызывало сильные сомнения. Окончательно следователи уверились в его виновности после того, как спустя месяц всё украденное было обнаружено закопанным в сугробе рядом с местом работы подозреваемого. Представить себе, что преступник, находись он на свободе (а Чистова арестовали менее чем через сутки после убийства), не перепрятал бы похищенное в более надёжное место, не потратил бы часть денег, было очень трудно… 

 Впрочем, Чистов твёрдо стоял на своём: не убивал, у Дубровиной в тот вечер не появлялся. Волновался при этом сильно: «В нём было замечено следователем сильное душевное волнение, выражавшееся по временам трясением рук и изменением в лице; при указании найденных у его лавки билетов и вещей Чистов побледнел и обнаружил признаки волнения в лице; подобное волнение в Чистове, не отличающемся робостью характера, нельзя объяснить ничем другим, как внутренним сознанием своей вины и боязнью заслуженного наказания», — утверждал газетный репортёр. Дело передали в суд.

Это был переходный период, последние месяцы дореформенного суда. Судебные уставы уже подписаны и опубликованы, но многие их положения — адвокатура, суд присяжных — начнут действовать только через полгода. Однако судопроизводство уже стало гласным, газеты печатают подробные отчёты. Одним из пионеров этого дела стала не слишком популярная до того газета «Голос», умеренно либеральное издание, редактировавшееся уже упоминавшимся Краевским. За короткое время тираж утроился: читающей публике нравились судебные репортажи.

«Оставить в подозрении»

 Дело об убийстве солдатки Фоминой и крестьянки Михайловой рассматривал военный суд. Для того чтобы разгрузить старые суды перед закрытием, часть общеуголовных дел передали таким судам (они, как ни странно, были в чём-то прогрессивнее обычных; например, в них уже наличествовала состязательность сторон, которой в дореформенных гражданских судах не было в помине). В целом же уголовно-процессуальное законодательство, по словам выдающегося юриста Анатолия Кони, ещё представляло собой «бессвязное собрание самых разнородных, разновременных постановлений», в результате чего уголовные дела, наряду с общими судами, рассматривались «специальными сословными и ведомственными судами, границы подсудности которых далеко не всегда были ясны».

Главный упор обвинение сделало на опровержении алиби подсудимого. Разобрав по минутам маршрут Чистова до театра, прокурор сделал вывод, что он физически не мог успеть увидеть названные им пьесы (в тот вечер давали дивертисмент из нескольких небольших спектаклей); кроме того, он отметил, что предполагаемый убийца — старообрядец, а представители этой конфессии в театры не ходят в принципе. Косвенных улик набралось в избытке, однако прямых не нашлось ни одной: орудие преступления так и не было обнаружено, похищенные ценности связать с Чистовым тоже можно было лишь гипотетически, а его возбуждённое состояние в ту ночь, подтверждённое рядом свидетелей, могло быть вызвано разными причинами, и защитник в своей речи уделил этому моменту немало времени. Особенно он упирал на то, что волнение его подзащитного на допросах — и вовсе естественная реакция честного человека, обвинённого бог знает в чём. В качестве последнего средства убедить подсудимого признаться пригласили священника, но и перед ним Чистов продолжал упорно запираться. Полная противоположность во всём сознавшемуся и подробно описавшему свои действия Раскольникову.

 Трудно сказать, как разрешили бы это дело присяжные, слушайся оно через год, когда вступят в действие новые судебные уставы, — в истории пореформенного суда в подобных ситуациях встречались как обвинительные, так и оправдательные вердикты. Но в сентябре 1865-го судьи были связаны правилом, что обвинительный приговор может быть вынесен только при наличии «совершенных» (то есть безупречных) доказательств, и постановили «оставить в подозрении» (формула, которая уйдёт в прошлое вместе с дореформенным судом). Дальнейшая судьба освобождённого из-под стражи Чистова нам неизвестна. Кровавое злодеяние осталось безнаказанным.

Дело Чистова обогатит «Преступление и наказание» многочисленными деталями: тщательная подготовка убийцы, топор, двойное убийство, болезненное, близкое к помешательству состояние преступника после совершённого кровопролития. Да и сама фамилия главного героя — не старообрядчеством ли Чистова навеяна?..

Впрочем, «соединением» в Раскольникове Ласенера и Чистова Достоевский, судя по всему, не ограничился. По меньшей мере ещё одно дело, с подробностями которого тот же «Голос» знакомил читателей в те же самые дни, когда судили молодого старообрядца, могло подарить писателю «красочку». Некий Степанов проник в квартиру чиновницы-вдовы, убил её и напал на случайно зашедшую в гости её родственницу. Она выжила и опознала убийцу. Для нашей темы важно, что Степанов заранее изготовил муляж посылки, благодаря которому и проник в дом; сразу вспоминается изготовленный Раскольниковым фальшивый «заклад», позволивший отвлечь внимание старухи-процентщицы перед убийством…