Дом-«улитка», баня-«трактор», завод посреди моря: 10 зданий авангарда, которые еще можно увидеть в разных российских городах

Но такая простота — иллюзия. Штампы и тиражирование приемов — это всего лишь верхний слой, вторичное и часто неумелое подражание «модному стилю». Настоящий авангард заключался в свободе, в эксперименте, в разрушении общепринятых норм и законов, их переизоб­рете­нии. Так проектировали Леонидов и Мельников, Ладовский и Крутиков, Кузьмин и Хидекель и еще сотни независимо мыслящих архитекторов по всей стране, от Минска до Магадана.Мы выбрали 10 зданий, которые доказывают, что архитектура авангарда совсем не такая, как мы обычно себе представляем. А еще — что география ее гораздо шире Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга и Иваново.

1. Жилкомбинат ГРЭС № 1

Новомосковск, ул. Вокзальная, 56

Среди свалок и зарослей выселенного из-за плохой экологии Заводского райо­на, около полузаброшенной железнодорожной станции «Новомосковск-2» стоит дом-призрак — огромный жилкомбинат для инженеров и сотрудников крупнейшей в регионе гидроэлектростанции. Грандиозные планы 1920–30-х редко удавалось воплотить в жизнь целиком: циклопические постройки и руи­ны затеряны в лесах, на окраинах и вдоль так и не проложенных магистралей.

План этого дома, напоминающего самолет, близок экспериментальным разработкам домов-комбинатов рубежа 1920–30-х годов, которые должны были обучать людей новому «обобществленному быту», где приготовление пищи и питание, стирка и воспитание детей делегируются специализирован­ным отделам дома. В доме ГРЭС, построенном по проекту архитектора Дмит­рия Соболева, жилые корпуса «А» и «Б» соединяются переходами с цент­раль­­ной частью — трехэтажным детским сектором — детсадом, расположен­ным в полукруглом объеме с террасой на крыше (теперь в нем ведомственная гостиница). Сбоку размещались большая столовая, аптека и магазин, в под­вале — прачечная.

Все здание на уровне первого этажа огибает черный цоколь. Это решение помогает собирать разнообразные объемы и выступы дома в единую связанную структуру. Черно-белая полосатая фактурная поверхность, с одной стороны, интерпретирует мотивы традиционного руста, а с другой — кажется созвуч­ной западному «обтекаемому стилю» (streamlined style), популярному в США в 1930-е годы. Включенные в состав черного раствора осколки стекла и уголь­ная крошка (возможно, использование такой отделки имело не только декора­тивное, но и символическое значение и подчеркивало роль Подмосков­ного угольного бассейна) сверкают на солнце, и это создает неожиданный эффект «драгоценности» цокольной части здания, обычно наиболее грубой. Необходи­мым элементом стиля являются и сильно закругленные углы здания, усили­вающие ощущение движения, текучести объемов. Это и углы корпусов, обра­щенные внутрь двора с детским садом, и углы ризалитов; поверхность дома как будто засасывается внутрь, насквозь, в проезды под пере­ходами в глубине, и вновь выплескивается крупной волной — объемом дет­ского сада.

Жилкомбинат — немногое оставшееся от былой роскоши одного из самых репрезентативных районов Сталиногорска, который в 1930-е претендовал на роль химической столицы Европы.

2. Дом-«улитка»

Екатеринбург, ул. Малышева, 2е

Необычный по форме детский сад, напоминающий даже не улитку, а эмбрион, был спроектирован для детей обитателей «Городка юстиции». Этот особенный район, с дореволюционных времен связанный с исправительными учрежде­ниями, в самом начале 1930-х приобрел законченную архитектурную форму. К старой тюрьме, названной «Исправительный дом № 1», прибавилось эффект­ное конструктивистское здание суда (Дом юстиции) и здание Управления исправи­тельных работ, жилой дом для сотрудников (граничащий с тюрьмой забором) и — в глубине двора, на зеленом участке — детсад-«улитка», спроек­тированный архитектором-художником Сергеем Захаровым (ему же принад­лежит и Дом юстиции).

Здание изгибается подковой и заворачивает во двор полукруглым объемом, с полукруглым же выступом лестницы. На крыше «головы» эмбриона была устроена огражденная площадка для игр на свежем воздухе, а снаружи подковы — не сохра­нив­шаяся изогнутая терраса на столбах. Несмотря на вычурность формы, все помещения были организованы максимально рационально. В зальные комнаты, спальни и игровые, расходившиеся секторами от коридора на юг и юго-восток, попадало много света. Часть служебных помещений, в том числе кухня и моечная, были опущены в цокольный этаж, чтобы не отнимать пространство у детских комнат.

Какое-то время после детсада в «улитке» располагался детский дом, затем медицинское учреждение, аптека, а сейчас гостиница. В декабре 2017 года дом-«улитка» получил статус памятника архитектуры регионального значения.

3. «Круглый дом»

Таганрог, ул. Александровская, 107

Строившийся с 1929 года по 1932-й жилой дом для рабочих завода «Красный котельщик» стал памятником архитектуры регионального значения совсем недавно — в конце 2016-го. Трехэтажное здание на 36 квартир известно как «круглый дом» — первый в СССР. Правда, кольцо разрывается в северной части, из которой можно попасть во двор. Таганрожцы посвятили дому одну из городских легенд: это первая буква «С» в слове «СССР», а три остальные просто не успели достроить. Правда, если посмотреть на карту, становится очевидно, что оставшиеся три «буквы» просто некуда вместить.

С автором проекта здания вышла путаница. До недавнего времени им считали то некоего Боголю­бова, то видного ростовского архитектора Михаила Кондра­ть­ева. Но оказался им Иван Таранов. 23-летний выпускник архитектурного отделения Харьковского политеха в 1929-м трудился в Южном машинострои­тель­­ном тресте, в который входил «Красный котельщик». План «круглого дома» с пояснением Таранова обнаружился в восьмом номере журнала «Строи­тельная промышленность» за 1929 год. В книге Романа Хигера «Проектиро­ва­ние жилищ» этот же проект сопровождает текст, из которого понятно, почему подобных зданий в стране больше почти не строили: «Не имея экономических преимуществ перед прямоугольным планом, как показали подсчеты, кольцевой план в гигиеническом смысле хуже прямо­угольного, так как внутренний двор, на который ориентированы служебные помещения квартир, замкнут и лишен необходимого проветривания». Добавим, что с гигиеной обитатели дома с самого начала испытывали некоторые проблемы: туалеты в квартирах предусмотрены не были, а ванные комнаты были общими.

Когда строительство уже заканчивалось, молодой архитектор перебрался в Москву, где устроился в Метропроект (затем — институт «Метрогипро­транс»). В столице в соавторстве с женой Надеждой Быковой Таранов спроектировал станции метро «Сокольники», «Новокузнецкая», «Белорусская» (кольцевая) и еще несколько станций; павильон «Механизация» (затем «Космос») на ВСХВ (ВДНХ).

4. Лаборатория экспериментальной генетики высшей нервной деятельности

Колтуши (Ленинградская область), ул. Быкова, 36

В начале 1920-х годов в Колтушах Ленинградской области нобелевский лауреат Иван Павлов основал питомник для экспериментальных животных. А уже через три года открыл здесь биостанцию, которая впоследствии стала научным центром исследования физиологии и генетики. Для проектирования лабора­тор­ного здания, а затем и своего коттеджа Павлов пригласил ленинградского архитектора (а также скульптора и художника) Иннокентия Безпалова, много строившего еще до революции. Несмотря на «старую школу» и любовь к исто­ризму и модерну, Безпалов осваивал и модный конструкти­визм. Здание лабо­ра­тории Института физиологии было построено на небыва­лые деньги: в 1929 го­ду 80-летний Павлов получил правительственную премию — 100 ты­сяч золотых рублей. С одной стороны, следуя заветам конструктивизма, здание асимметрично и состоит из простых геометрических объемов, а с другой — выдает автора, хорошо знакомого с северным модерном и архитектурой сецес­сиона. Монументальная башня на углу отмечает вход в лабораторию, в которую ведет расширяющаяся и совсем не конструктивист­ская, а, скорее, усадебная лестница. Наверху башни Павлов устроил что-то вроде обсерватории — там был установлен телескоп.

Иван Павлов играет в городки на фоне лаборатории

Гладкий аттик наверху башни оставили для надписи: для авангарда характерна крупная инфографика (рисованная или рельефная) с надписями «палочным» шрифтом — «дом-коммуна», «аптека», «клуб», «фабрика-кухня». Малограмот­ный человек, недавно перебравшийся в город (а именно такие люди составляли половину городских жителей в 1920-е), должен был легко ориентироваться на улице, с первого взгляда определяя назначение здания по надписи на фаса­де. Безпалов превратил это новшество в трюк, поместив на «лоб» башни по прось­бе Павлова его девиз — «Наблюдатель­ность и наблюдательность». Так многозначительность и поэтичность эпохи символизма и ар-нуво соединились с прагматическим языком авангарда. На соседнем аттике появилась надпись «Эксперимен­тальная генетика высшей нервной деятельности».

Строительство закончилось в 1932 году. Именно здесь проводились всемирно известные опыты по изучению условных рефлексов. Для этого были оборудо­ваны «камеры молчания», звуконепроницаемые комнаты для исследования условных рефлексов на собаках. А в большой металличес­кой клетке, пристро­ен­ной с переднего фасада здания, Павлов исследовал высшую нервную деятель­ность и поведение человекообразных обезьян — шимпанзе. В середине 1930-х специалисты во всем мире стали называть Колтуши «столицей условных рефлексов».

Павлов не дожил до момента разгрома генетики и начавшихся репрессий в научной среде, но успел освободить Безпалова из тюрьмы, куда тот попал в 1931 году. Выпущенный в 1935-м условно-досрочно, архитектор поселился в Колтушах, продолжал проектиро­вать и строить здания биостанции: Новую лабораторию, антропоидник, недавно сгоревший дом Павлова, коттеджи для научных сотрудников, виварий.

5. Дом-башня имени Парижской коммуны

Смоленск, ул. Коненкова, 9а

Первая жилая высотка Смоленска появилась в 1930–1933 го­дах на Воскресен­ской горе на месте монастырского кладбища и хорошо просматривается со стороны Днепра. Профессор Московского архитектурного института Олег Вутке спроектировал семиэтажное здание по заказу жилищно-строительного кооперативного товарищества «Труд». Архитектор убедил пайщиков, что башенный тип лучше здания с коридорной системой, ведь холлы на каждом этаже, в которые выходят двери шести ячеек, — это дополнительные места для совместного отдыха.

Квадратную в плане, со сторонами не более 15 метров башню из силикатного и красного кирпича смоляне прозвали «чайником» из-за надстройки-«носика» на крыше, сдвинутой к северной стене. На север выходит и вертикальная полоса лестничного окна, а большую часть поверхности южной стены занимает эффектный зигзагообразный орнамент. Примечательны и скругленные углы здания. Окна жилых комнат — по пять на каждом этаже — смотрят на восток и запад.

В жилые ячейки провели водопровод и канализацию, отопление было паровым, но почти сразу вышло из строя. Двери разделенных тонкими перегородками комнат не запирались, а общая для всех жильцов кухня-столовая и детская комната находились на первом этаже. Смоленская башня могла стать прото­ти­пом вертикальных домов-коммун, которые разрабатывал Вутке. Сохранился эс­киз с четырьмя такими небоскребами, объединенными общим стилобатом, в котором должны были располагаться учреждения. Осуществить свои идеи архитектор не смог: в 1938-м московского немца (настоящее имя и отчество Олега Алексеевича — Отто Густавович) обвинили в шпионаже в пользу Германии и расстреляли на Бутовском полигоне.

Во время Великой Отечественной войны дом пострадал от снаряда, но был восстановлен в 1949-м. В изданном тогда же «Архитектурном очерке Смолен­ска» его автор Игорь Белогорцев клеймит конструктивизм как «антинародное архитектурное направление, отрицавшее какую-либо художественную эсте­тику, за исключением циничного оголения конструктивной схемы и навязчи­вого показа фактуры новых строительных материалов»:

«Наиболее ярким примером в этом отношении может служить пестро раскрашенная семиэтаж­ная башня-коммуна, уродливо поднимающаяся над Воскресенской горою. Автор этого формалистического сооружения московский архитектор Вутке был далек от задач подлинного социалис­тического искусства. Башня-коммуна не удовлетворяет и бытовых потребностей советского человека. Вот почему справедлив приговор генерального плана, предусматриваю­щего снос одного из худших произведений конструктивизма».

Однако дом не только не стали сносить, но и присвоили ему статус объекта истори­ческого и культурного наследия (1974). Правда, это не спасло башню от небре­же­ния: после расселения в конце 1980-х она стоит полностью выпотрошенная уже многие годы.

6. Кинотеатр «Победа» («Октябрь»)

Брянск, ул. Майской Стачки, 5

Самый необычный из советских авангардных кинотеатров ленинградский художник, дизайнер и архитектор Борис Смирнов построил в Бежице под Брянском в 1932 году. Два зала «Октября» развернуты крыльями по отношению к главному входу и соединены заглубленным центральным двухэтажным объемом с фойе и буфетами. На фасаде по диагонали проходят остекленные пандусы, которые связывают второй этаж центрального корпуса с кинозалами. Поверхности стен залов неожиданно «колючие»: они покрыты поясами положенных поребриком (углом к стене) красных и белых кирпичей, создаю­щих полосатую фактуру.

По оси на аллею (кинотеатр стоит между двумя парками) был вынесен не сохранив­шийся отдельный павильон касс в виде монументальной остеклен­ной рамы. В целом этот проект и по своей планировке, и по отделке стоит особняком в ряду произведений советской архитектуры 1920–30-х годов, приближаясь скорее к экспериментам начала 1960-х. Другие проекты кинотеатров, создан­ные Борисом Смирновым в соавторстве с двумя другими Борисами — Крейцером и Пятуниным — в ленинградской секции Госкино­проекта для Ленинграда, столь же оригинальны и не похожи на то, что проектиро­валось в 1930-е годы (что-то среднее между экспериментами Вхутемаса и рекреационной архитектурой европейского ар-деко). Однако ни один из них, кроме «Октября» в Бежице, так и не был реализован, а сами проекты стали причиной жесткой травли авторов, после 1937 года навсегда отказавшихся от архитектурной деятель­ности.

7. Жилой дом правительства Крымской АССР

Брянск, ул. Майской Стачки, 5

Главный архитектор Симферополя Борис Белозерский спроектировал ведомственное жилье для членов правительства Крымской АССР и их семей как огромный особняк. Из элементов рационализма, модерна и ар-деко получилась забавная смесь стилей, рассмотреть которую сейчас довольно непросто: вплотную к дому теперь растут деревья. Здание, известное как дом-«корабль», состоит из двух объемов: к трехэтажному кубу с высоким цоколем с юга примыкает вытянутый по оси север — юг двух­этажный корпус. На плос­кой кровле находится ротонда-бельве­дер, а лестницу Белозерский вынес в башню с узкими окнами-бойница­ми. Здание выглядит необычно и за счет полукруглых застекленных открытых террас, арок, прямоуголь­ных балкон­чиков и балконов — одних только типов оконных проемов тут примерно два десятка. Юго-восточный угол дополнительно украшают стилизованная капитель и диагональная композиция в форме веера. Зато дворовый фасад с вынесенной на улицу черной лестницей более чем утилитарен.

Изначально на каждом этаже достроенного в 1933 году дома размещалось по две квартиры, то есть всего восемь, но после Великой Отечественной войны апартаменты для чиновников поделили на коммуналки. Их расселили в сере­дине 1980-х, и получивший статус памятника регионального значения дом заняла детская музыкальная школа.

8. Баня-«трактор»

Королев, ул. Ленина, 12

С задачей спроектировать банно-прачечный комбинат для бурно растущего подмосковного рабочего поселка Подлипки (сейчас это часть Королева) архитектор Павел Клишев справился, прямолинейно повторяя формы трактора. Можно даже определить конкретную модель: это «Сталинец» производства Челябинского тракторного завода.

Характерный для архитектуры авангарда прием, когда для плана или фасада здания брался один из символов преобразований в стране, например инду­стриа­лизации, в этом случае доведен до абсолюта. В облике комбината легко выделить «гусеницы», «моторную часть», «кабину тракториста», «отвал» и «прицеп». В одной из «гусениц» сейчас расположено фойе бани, в котором сохранился старый деревянный диван, в другой находится кафе.

Несколько лет назад бани одели в керамогранит и сайдинг, но значительных перестроек оно не претерпело, а самое главное — до сих пор выполняет изна­чаль­­ную функцию.

9. Дом-«колбаса» и школа с водонапорной башней

Кемерово, ул. Абызова, 4 и 12

В 1922 году в Кемерово (тогда — Щеглов) приехал голландский инженер Себальд Рутгерс, увлеченный левыми идеями. Здесь он основал Автономную индустриальную колонию «Кузбасс» (Кузнецкий угольный бассейн). За пять лет существования она выросла в мощную промышленную компанию с пред­ста­вительствами в Москве, Нью-Йорке и Берлине. Колонией руководили голландцы — 25 человек, а всего здесь работало 5 тысяч русских и 750 ино­странных рабочих и инженеров. В 1926 году по приглаше­нию Рутгерса в колонию приехал голландский архитектор Йоханнес Ван Лохем, увлеченный концепцией рабочего «города-сада» и социализмом.

Он должен был спроектировать жилье и инфраструктуру для шахтеров и специалистов, живших в основном в землянках. По проекту Ван Лохема предполагался поселок на 5 тысяч домов, школа, театр, кооператив, рабочий клуб. Приемы голландской архитектуры пришлось приспосабливать к сибир­скому климату, а также изобретать новые строительные материалы и техноло­гии и даже налаживать выпуск собственного кирпича марки «АИК». Не все грандиозные замыслы удалось осуществить. Тем не менее Ван Лохем спроекти­ровал множество домов разных типов, в том числе блокированные, по прин­ципу голландских таунхаусов. Такие дома было проще отапливать; кроме того, у каждой квартиры был отдельный вход и палисадник. Однако рабочие не при­няли эту форму жилья и прозвали дома «колбасами». Как писал сам архитектор в письме родным, они «вызвали большое сопротивление у рабочих, привыкших жить в отдельно стоящих лачугах и считающих цепь сомкнутых домов отвра­ти­тельной». В сентябре 1927 года Ван Лохем, разочарованный советским бюрократизмом, вернулся в Голландию. А по его проектам, раскритикован­ным и обруганным жителями, в Кемерово продолжали строиться сотни домов, потому что они оказались наиболее экономичными и удобными.

Сейчас эти дома расселены и представляют собой руины, хотя и считаются памятниками архитектуры регионального значения.

Чуть лучше сохранилась школа, спроектирован­ная Ван Лохемом: в ней он соединил приемы голландской архитектуры и традиционные русские, сибир­ские мотивы «острога». Нижний этаж школы — кирпичный, верх — сруб с водонапорной башней в угловой части. В высокой башне на спрятанном внутри сруба железобетонном каркасе стоял бак на 150 тонн воды, снабжавший весь поселок и пожарное депо неподалеку. Школа в форме буквы «г» следовала традиции голландских школ, когда все классы с большими окнами ориентиро­ваны только на солнце — на юго-запад и юго-восток, а коридоры проходят с северной стороны. Сейчас школа, как и дома-«колбасы», заброшена, хотя также охраняется государством.

10. Восьмой цех завода «Дагдизель»

Каспийск, Каспийское море

Самое невероятное здание советского авангарда расположено в Каспийском море, в 2,7 кило­метра от берега. В 1930-е под руководством наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе возле Каспийска начали стройку секретного машиностроительного завода № 182, который должен был выпускать подводное оружие и дизельные двигатели для судов и техники. Один из гигантских пристрелочных (испытательных) цехов для торпед, в официальной переписке любовно называемый «павильоном», предложено было впервые в отечественной истории расположить прямо в море.

Руководить проектированием всего комплекса «Двигательстроя», включая и восьмой морской цех, поручили инженеру Александру Дезорцеву, получив­шему образование в Европе и уже успевшему к тому времени построить в СССР крупнейшие гидротехнические сооружения, плотины и электростанции.

Техническое решение здания не имело аналогов. На берегу, в вырытом котловане на брусчатом настиле в опалубке, был залит массив цеха, «понтон», который затем был выведен в море и установлен на заранее подготовленное основание — искусственный остров, который был дополнительно углублен на дне моря (высота подводной «постели» цеха — 19 метров) и разравнивался водолазами несколько месяцев.

Стройка шла с невероятными сложностями и запаздыванием — начиная с того, что гигантский котлован начинали рыть всего 35 человек с двумя лошадьми и трактором «Коммунар», и заканчивая тем, что работать вслепую в мутной воде было невозможно. Тем не менее в 1939 году цех-гигант площадью 5185 метров был достроен. Помимо собственно промышленных помещений, он вмещал кабинеты, гостиницу, кафе, библиотеку (все с паркетными полами), спортивный зал в подвале и 42-мет­ровую башню с лифтом и четырьмя смотро­выми площадками. Несмотря на сугубо утилитарное назначение здания, авторы надводной части — начальник проекта Григорий Ахенштейн, которому на момент строительства было 25 лет, инженеры-проектировщики Матево­сян и Парфенов — уделили архитектурным качествам проекта особое внима­ние. Эффектный силуэт цеха с высокой башней и мощным выступом смотро­вой площадки стал символом города и даже помещен на герб Каспийска. Детально продуманные фасады с закругленными выступами, «капитанскими мостиками», вертикальными ленточными окнами и другими приемами позволяют говорить о том, что авторы были хорошо знакомы с европейским ар-деко и его любовью к корабельным мотивам в архитектуре. С 1966 года цех перестал отвечать требованиям к испытаниям торпед новых поколений и был заброшен; уже 52 года он служит памятником советской тщеты и гиганто­мании наряду с Беломорско-Балтийским каналом или БАМом.