«Обуванье в лапти», шаривари, скиммингтон и другие народные позорящие наказания

Примерно с XIV века во Франции практиковался позорящий обряд шаривари (фр. charivari — шум, гам, «кошачий концерт») — шумное массовое шествие с целью коллективного осуждения, демонстрации отвращения, проявления нетерпимости. Название происходит от лат. caribaria — головная боль, в переносном значении — помешательство, безумие, неразбериха, сумятица. Предметами недовольства участников шаривари были мезальянсы, близкородственные браки, беременность невест, поспешное бракосочетание вдов, обманувшая ожидания гостей свадьба, распутство и злонравие жён, презренное поведение мужей-рогоносцев и подкаблучников, спекуляция зерном, разорение полей…

Через всё селение двигалась толпа народа с криками, свистом, визгом, стуком колотушек, звоном металлической посуды. Остановившись у дома виновника, толпа продолжала вопить, плясать, извлекать адские звуки, пока тот не выдерживал прессинга и не выплачивал штраф либо не покидал селения. Случалось, что нарушителя силой вытаскивали из дома и подвергали всяческим издевательствам.

Словесная стихия шаривари — вызывающие возгласы и скандальные выкрики, насмешки и оскорбления, скандирование непристойных стихов и пение порочащих песен. Использовались рифмованные речитативы вроде (подстрочный перевод): «Тра-та-та-та-та По консервной старой банке! Это миссис [такая-то] и её муж. Она его ударила, ударила За то, что потратил пенни, Когда ему не хватало, Ударила стулом железным, Ударила со всей силы, Ранила так глубоко, Что хлынула кровь рекой!» Обратный сюжет: «В нашем городе есть мужик, Который бьёт свою жену. Если он ещё раз её ударит, Мы ему вырвем ноздри! Хей, хей, ребята, Пусть звонят колокола! Хей, хей, ребята! Боже, храни короля!».

В средневековой Франции шаривари было родом весёлой свадебной вечеринки знати по случаю повторного брака вдовца или вдовы. На низовом уровне, в среде простонародья тоже присутствовал элемент карнавала: шумовые эффекты дополнялись масками, перьями, яркими нарядами. Сатирическая поэма «Роман о Фовеле» описывает входивший в свадебное шаривари ритуал забрасывания калом прохожих. Обычай сохранялся в некоторых французских деревнях до XIX века.

Традиции ритуального порицания наподобие «кошачьего концерта» были и в других европейских странах: у американцев — shivaree, у испанцев — cencerrada, у итальянцев — scampanate, у немцев — Katzenmusik и Haberfeldtreiben. На севере Англии это stang riding (от названия столба, что держали на плечах двое мужчин, между которыми помещался обвиняемый либо его символическая замена), на юге и западе — skimmington и skimmity (от названия деревянного ковша для производства сыра, которым разъярённая жена лупила мужа). Разновидность обряда — run tanning: роль правонарушителя исполняло его кукольное изображение, чучело, которое усаживали на осла или везли на телеге, а затем сжигали либо топили.

Гендерное унижение заключалось в наделении мужчины женскими атрибутами вроде прялки или поварёшки, сидении на лошади задом наперёд и т. п. Согласно исполняемой роли, мужу-подкаблучнику предписывалось подобострастно кланяться и приговаривать: «Я помою посуду, я приберу в доме…». В подобных ритуалах позор парадоксально сочетался с праздником, порицание с потехой, восторг с враждебностью. Громкая какофония должна была смутить виновника и одновременно развеселить участников церемонии.

Описание скиммингтона по случаю осуждения мужа-подкаблучника из романа современной писательницы Джейн Фэйзер «Изумрудный лебедь»:

…Хриплый вой труб, грохот кастрюль, дикие вопли, в которых громкое пение мешалось с выкриками и улюлюканьем, весёлые крики и издевательский хохот… Из-за угла появилась оборванная толпа, трубившая в рога и бьющая в медные котлы… За группой странных музыкантов устремилась многочисленная толпа, приплясывая и вопя во всю глотку. <…> За ними следовал осёл с двумя седоками, привязанными к его спине. Женщина сидела лицом к толпе — её широкое лицо было красным, глаза казались пустыми. Спиной к ней и лицом к ослиному хвосту сидел маленький человек, очень бледный, с испуганными глазами. В руках у женщины была поварёшка, которой она лупила мужчину по голове. Он же отчаянно вертел веретено и сучил нить.

В русских селениях практиковался вывод — устыдительное наказание женщины за супружескую неверность, описанное в одноимённом очерке Максима Горького.

Сзади телеги и женщины, привязанной к ней, валом валит толпа и тоже кричит, воет, свищет, смеётся, улюлюкает, подзадоривает. Бегут мальчишки… Иногда один из них забегает вперед и кричит в лицо женщины циничные слова. Взрыва смеха в толпе заглушают все остальные звуки и тонкий свист кнута в воздухе. Идут женщины с возбуждёнными лицами и сверкающими удовольствием глазами. Идут мужчины кричат нечто отвратительное тому, что стоит в телеге. Он оборачивается назад к ним и хохочет, широко раскрывая рот…

Фактически это была жестокая расправа, где не менее физической столь же значима речевая составляющая. В таких шествиях обыденные оскорбления — сволочь, потаскуха, паскуда, подкладня — превращались в ритуальные слова, плясовые песни — в обрядовые осуждения наказуемых.

На Дону аналогичное женское наказание именовалось гоньба, мужчин же чаще наказывали напоем — принудительным выставлением определённого количества спиртного. Вся станица бражничала за счёт провинившегося. Этот обычай ещё называли «магарыч судьям» и практиковали наряду с обдиранием — принудительным изъятием имущества, стоимость которого часто превышала размер ущерба. Подобные церемонии обыкновенно обставлялись сальными шутками и едкими комментариями.

В народных юридических обычаях посрамления — уличённого вора, неудачливых сватов, нецеломудренной невесты, неверной жены и пр. — неразрывно связаны слово и действие. Провинившихся тянули волоком по всей деревне, навешивали на шею украденную вещь (будь то живая курица или пчелиный улей) или конский хомут, а то и впрягали в телегу (символ уподобления животному). Портили одежду или вовсе раздевали, оплёвывали и марали сажей, дёгтем (символ бесчестья, моральной грязи). Привязывали к мельничным крыльям и могильным крестам, даже протаскивали на верёвке подо льдом из проруби в прорубь. И — злословили, злословили, злословили… Осрамительные наказания — это не только бесплатные зрелища, именовавшиеся «дармовой комедью», но и развёрнутые сюжеты злоречия. Привязывали вору на шею дощечку с описанием его постыдного проступка и заставляли стоять возле обокраденной лавки. Или с позором водили вора по всему селению, останавливая у каждого дома с насмешливым вопросом: «Не утерялось ли чего?». Могли заставить кланяться хозяину каждого двора и просить прощения за кражу. Доходило до чтения заупокойных молебнов с перевёрнутыми свечами и даже имитации отпевания на месте преступления. Последний обряд был сродни наведению порчи и сближался с коллективным проклятием.

В регулировании межличностных отношений также преобладали словесно-символические формы осуждения. Например, в Костромской и Вологодской губерниях на свадьбах исполнялись наветки (наведочки, наветочки) — близкие к частушкам обрядовые песни, описывающие любовные отношения и часто порицающие соперников, разлучников, изменников.

Ягодинка изменил, Зачем вперёд не предъявил? Я бы старого не бросила И сейчас гуляла б с ним!

Дролечка, двоих-то любишь, Обеим открываешься. Сегодня обе на гуляньице. Куда деваешься?

Ты залёточка, залёточка, Вертучие глаза. На тебя, моя залёточка, Надеяться нельзя.

Наветка — намёк на обстоятельства личной жизни, иносказание любовного конфликта. Другое именование этого жанра — униженные песни. Помимо обвинения и осуждения, песня содержала угрозы, оскорбления, насмешки. Наветки полагалось отмачивать, отсобачивать, отпевать — отвечать на осуждение аналогичным куплетом. Получались длинные песенные диалоги, частушечные пикировки как символический обмен любовными претензиями. Позорящие народные наказания практиковались не только в сельской местности, но и в городской среде. Здесь можно вспомнить известный на рубеже XIX-XX вв. обычай публичного посрамления рабочими неугодного начальства, протест против произвола заводской администрации. Так, недовольные рабочие Нейво-Шайтанского завода затолкали начальника листопрокатного цеха Новосёлова в чуман — железный короб для мусора, вывезли с территории завода, облили водой, да ещё и осыпали древесным сором. Это было буквальным воплощением одного из значений поговорки обуть в лапти — поставить худшее положение.

Затем на том же заводе тем же манером выкатили на тачке и швырнули в реку уличённого в мошенничестве мастера механического цеха. На Ирбитском заводе поплатился за злобу управитель Софонов. Под вой гудка, стук печных заслонок и крики «За ворота его! На свалку!» рабочие погрузили управителя на полуразвалившиеся дровни и помчали прочь с завода. Это ритуальное представление очень напоминало шаривари.

Резонансный случай произошёл в 1905 году с «дерзким и занозистым» инженером Сеппайном: рабочие Мотовилихи обрядили его в лапти и рваную рогожу, а затем, освистывая и швыряя в лицо грязь, дружно выставили за ворота завода, пнули под зад и метлой замели следы. На одной из кизеловских копей горнорабочие натянули на управителя Шилкова грязный мешок и потащили в шахту, по дороге присовокупили к нему расчётчика и магазинера, дали им дырявые вёдра и заставили плясать да петь на потеху толпе. В шахте принудили махать кайлом и пить горную воду — чтоб на собственной шкуре испытали тяготы рабочей жизни.

Отголоски этих обычаев в современности — форма народного протеста, известная в разных странах под названиями cacerolazo (от исп. «горшок») и casseroles (англ. «кастрюльки»), noise barrage («шумовое заграждение») и выражающаяся создании коллективных шумовых эффектов.