Уставшая Великобритания: проигрыш победителя

Предвоенная история Западной Европы зачастую вызывает чувство тягостного недоумения. Парад наглых претензий, уступок, почти что уличного «гоп-стопа» на государственном уровне, отступлений и прочего «умиротворения» – всё это странно для отечественного наблюдателя, особенно в контексте общеизвестных последствий 1940–45 гг.

Глядя из будущего, можно видеть, как закручивалась смертоносная петля обратной связи. Реваншистские успехи Гитлера были куплены дорогой ценой – на фоне продолжающегося мирового экономического кризиса страна буквально задыхалась от недостаточного экспорта и внутренних долгов. Уже во второй половине тридцатых годов Рейх балансировал на грани хронической нехватки продовольствия. Зимой 1937 года в Германии была введена система так называемого распределения жиров по спискам покупателей. Летом того же года хлеб стал массово производиться с примесью картофеля. В газетах прямо заявлялось, что «Мы превратим вопрос «жиры или работа» в решающее средство проверки германского рабочего». С 1931 по 1937 гг. золотовалютные запасы Германии сократились с 2 млрд марок до неполной сотни миллионов, всё остальное было потрачено на импорт сырья. Таким образом, в рамках изначально выбранного реваншистского курса у национал-социалистов просто не было выбора – им приходилось непрерывно наступать на чистой наглости, «на авось» – вдруг получится. Раз за разом Гитлер бросал на кон всё, проверяя – на сколько ещё шажков готовы отступить противники. И они отступали.

Занятие Рейнской демилитаризованной зоны. Аншлюс Австрии. «Мюнхенский сговор». Каждый из этих эпизодов ранее стал бы поводом к новой войне. И все они оказались буквально спущены на тормозах, в первую очередь тогдашним мировым лидером – Великобританией. Той самой Великобританией, которая два предыдущих столетия яростно обрушивалась на любую претензию какой-либо континентальной державы к гегемонии.

Почему?..

Обычно главной причиной западноевропейского пацифизма называется стремление развернуть германскую агрессию на восток, в направлении Советского Союза. Безусловно, эта мотивация имела место. Однако она была отнюдь не единственной и не главной. Оценивая специфику европейской (и британской в том числе) политики, нужно всегда принимать во внимание наследие Первой мировой войны. Следует хорошо представлять, чем стала та война для Европы и Англии, как перевернула мировосприятие «западных элит» стран-победителей.

Первая мировая для нашего, российского современника – всего лишь далёкий масштабный конфликт, который буквально «потерялся» на фоне последующей истории. Эта война стала прелюдией и запалом для куда более разрушительных и ужасающих событий в самой России. На Западе же Великая война занимала и занимает совершенно иное место в массовом сознании.

Девятнадцатый век, особенно его вторая половина, стал удивительной эпохой, равного которой не было и вряд ли будет (разве что наступит пресловутая «технологическая сингулярность»). Это пора, когда само время буквально сжалось и помчалось вскачь. Технический прогресс постоянно порождал невообразимые прежде новинки. Для нас постоянное развитие – норма жизни, однако на заре индустриальной эры это казалось подлинным чудом. Один человек мог пользоваться лучиной, затем сальными свечами, после стеариновыми, затем керосиновой лампой, газовым освещением и наконец – застать электрическую лампочку. И так во всём, во всех сферах человеческой жизни. Ещё совсем недавно вся мировая торговля стояла на «выжимателях ветра» – парусных судах. Но вот уже начинается жесточайшая «пароходная гонка», англичане ведут с американцами настоящую коммерческую войну за трансатлантические перевозки. И «Титаник» идёт в море, вооружённый сложнейшей двигательной установкой, которая последовательно использует пар, до последней капли и градуса, причём охлаждённый («мятый») пар конденсируется и вновь идёт в работу.

Практические чудеса науки вкупе с грандиозными социальными преобразованиями породили романтизм и веру в скорый «золотой век». Для среднестатистического европейца (из образованного класса, разумеется) светлое будущее находилось ещё не на расстоянии вытянутой руки, но определённо ждало недалеко за углом.

И этот сияющий мир, полный добра, света и технического могущества, был уничтожен Мировой войной в 1910-х годах. Более того, волшебная мечта обернулась своей ужасающей, уродливой противоположностью. Та самая наука, которая должна была открыть дорогу к всемогуществу, стала инструментом механической переработки людей в трупы. Прогресс превратил войну в индустрию смерти – в самом прямом смысле. Для Европы это оказалось концом эпохи, закатом цивилизации и крахом самого миропорядка. И в ведущих западных державах возобладал подход «больше никогда!». Ужасы войны и потери (как людские, так и экономические) оказались настолько велики, что сама мысль о новой милитаризации воспринималась как кощунственная и политически самоубийственная.

Победители были готовы воевать, но… крайне желательно, где-нибудь подальше и чужими руками. По этой причине (в числе прочего), когда нашёлся политик, готовый крушить устои, а также страна, увлечённая за ним (соответственно Гитлер и Германия), то два западноевропейских гегемона – Франция и Британия – оказались в тупике. С одной стороны, Рейх определённо ломал новое шаткое равновесие, установившееся по итогам войны. С другой – чтобы жёстко ставить Гитлера на место, требовалось договариваться и греметь оружием, причём с явно выраженной готовностью пустить его в дело. В силу всего вышеописанного с последним пунктом были очень большие проблемы. Тем более что на тот момент Рейх отнюдь не казался исчадьем ада. Крайне радикальные режимы тогда вообще были в моде, а, скажем, идеями евгеники и селекции человечества увлекались повсеместно, от СССР до Америки.

У Британии ситуация оказалась весьма своеобразной. По итогам войны держава оставила за собой положение и титул первой державы мира, владычицы морей, главного бенефициара мировой морской торговли. Однако ценой больших потерь, долгов, уступок и невольного усиления «заклятого друга» – Соединённых Штатов.

В абсолютных числах людских жертв империя потеряла не столь много, как иные участники. Например, в сорокамиллионной Франции было убито и умерло от ран около 1 300 000 человек (и это только в армии, не считая мирное население), а в сорокашестимиллионной Британии 700 000–900 000 (по разным данным). Однако качественно потери англичан оказались куда выше. На протяжении нескольких поколений жители метрополии упорно индоктринировались нехитрой мыслью – «придёт время, когда Европу поработит Тиран, и только Великобритания станет у него на пути». Когда «время пришло» – наплыв добровольцев просто зашкаливал. А благодаря традиции формировать воинские части из жителей одних территориальных объединений погибший батальон мог разом оставить без молодёжи небольшой город. Кроме того, «джентльмен не ждёт повестки» – и погибло очень много молодых учёных, студентов старших курсов... В сущности, Британия лишилась целого поколения будущих администраторов, колониальных управляющих, технических специалистов.

Боязнь, страх нового конфликта плюс экономические проблемы мировой депрессии хронически толкали Англию на соглашательство и попытки канализировать германский победный марш куда-нибудь подальше – чужими руками и за чужой счёт.

Нельзя сказать, что в Англии не понимали, куда идёт мир и чем всё это может закончиться. В 1936 году стараниями Чемберлена министерство финансов ввело взнос (фактически налог) «На национальную оборону» (National Defence Contribution). Министерства начали готовить двухлетние планы работы, действуя фактически как социалистические наркоматы. Постепенно претворялась в жизнь политика так называемой «рационализации», то есть выкупа за казённый счёт предприятий с последующим сносом и строительством новых государственных заводов «с иголочки», преимущественно военной направленности. С 38-го правительство начинает заказывать истребители «Спитфайр», новейшие и дорогие.

Однако все эти манипуляции, при их несомненной пользе, вполне характеризуются определением «слишком мало и поздно».

В мае 1940 года, с неожиданным завершением «странной войны» и превращением её во вполне настоящую, с погромом франко-английских вооружённых сил, пришло прозрение. Впрочем, не до конца, поскольку среди министров витала мысль о мирных переговорах через итальянское посредничество. Только 28 мая, в свете уже идущей эвакуации из Дюнкерка, новый премьер-министр Черчилль подвёл яркий итог целой серии совещаний, заручившись поддержкой министров в готовности вести войну с Германией. Британия решилась воевать по-настоящему, и премьер наконец смог открыто объявить об этом 4 июня:

Мы пойдём до конца, мы будем биться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем биться с возрастающим умением и силами в воздухе, мы будем оборонять наш остров, невзирая на цену, мы будем биться на побережье и в местах высадки, мы будем сражаться на равнинах и на улицах, мы будем биться в горах, и никогда не сдадимся.

Однако было уже поздно.

Эта печальная и поучительная история наглядно показывает справедливость старой мудрой поговорки «Si vis pacem, para bellum» – «Хочешь мира, готовься к войне». Британия заслуженно вошла в число стран-победительниц Первой мировой, завоевав это право. Однако послевоенная усталость, стремление сэкономить, боязнь жёстких решительных действий и стремление сохранить шаткое политическое равновесие привели к 1940 году и послевоенному мироустройству, в котором есть Англия, но уже нет величественной Империи, повелевающей морями и континентами.